benadamina

Про правые предпочтения т.н. "израильской русскоязычной улицы". 
Мне кажется, они во многом объясняются тем, что современные российские (украинские, белорусские и т.п.) евреи, как социальная группа - дети 1917 года в гораздо большей степени, чем остальные сегменты (пост)советского общества.

В истории российского еврейства не было 19-го века. Не было эмансипации, не было ощущения принятия "внешним" обществом, не было постепенной интеграции в его миддл-класс. Вместо этого была черта оседлости, угнетение, погромы, ограничение в праве передвижения, в возможности получить образование, выбрать профессию по душе. Т.е., был "Египет".

С этой точки зрения, ключевым эпизодом истории советского еврейства представляются события 1915-1917 гг. - отмена черты оседлости, Февральская и Октябрьская революции. Фактическая отмена четры оседлости в 1915 году диктовалась, насколько я понимаю, не заботой о нуждах еврейства, а соображениями обороны - евреев считали "неблагонадежным элементом" и выселяли из прифронтовой полосы. Де-юре, черта оседлости была отменена Временным правительством после Февральской революции.

И дальше поднимается "исторический вихрь", который меняет жизнь советских евреев, трансформирует их как социальную группу. Им больше не чинят препятствиий. Впервые за столетия государственная машина не работает на их подавление. Более того, эта машина теперь для них открыта - многие евреи идут "во власть". Люди переселяются в крупные города, получают высшее образование. Скажем, мой дед  - он родился в Одессе, в нищей многодетной семье. В "прежние времена" у него не было бы никаких шансов. А тут он идет на "рабфак", потом поступает в институт,  переезжает в Москву, и вот он уже главный инженер завода, рационализатор, офицер и т.д. Думаю, это для того времени - вполне типичная биография.

Беда в том, что первые постреволюционные годы и стали для советского еврейства, как группы, пиковым эпизодом, апогеем. В том смысле, что дальше было только хуже. Дальше был государственный террор, коснувшийся евреев, как и всех остальных граждан СССР. Затем был Холокост - при котором проявились не только жестокость нацистов, но и полное равнодушие/соучастие в жестокости большей части коренного населения оккупированных регионов. Потом было "Дело врачей", а потом - вялотекущий антисемитизм застойных лет.

Можно предположить, что, именно как "период апогея",  1917 и первые постреволюционные годы стали формообразующим элементом в массовом сознании советского еврейства. Советские евреи остались там, застыли в "Исходе", и наше мировосприятие изначально несет в себе черты того, (пост)революционного времени: стремление к историческому реваншу,  восстановлению справедливости, жажду быть мэйнстримом, дихотомичность мышления, при котором есть "мы", а есть "чужие" - т.е. стоящие на пути, мешающие, опасные, "враги".

Думаю, с этой точки зрения, советское еврейство, в целом, и советская еврейская интеллигенция, в частности - группы, формировашиеся, главным образом, не за счет осознания их представителями своей особости, а за счет воздействия извне. Точнее, воздействие извне было первичным, а осознание своей "особости", "инакости" - вторичным. История советского еврейства со второй половины 1920-х - начала 1930-х гг. - это "изгнание из мэйнстрима", трагедия отторжения общностью, с которой стремились (и успели) ощутить себя единым целым. Свойственые  значительной части советского еврейства диссидентские и либеральные воззрения  не столько диктовались  его ингерентными особенностями, сколько  были, судя по всему, ответной реакцией. В постсоветское время, когда место "чужих" в российском обществе заняли "кавказцы" и "гастарбайтеры", еврейство, как группа, похоже, теряет (само)идентификационные признаки.

На мой взгляд, именно эти факторы объясняют отказ значительной части русскоязычных израильтян от либеральных ценностей, их приверженность ультра-правым взглядам. Либеральные ценности не были ингерентными. Ультраправые взгляды - это возвращение к "апогею", ко второму десятилетию 20-го века, в ситуацию Исхода  с ее превращением изгоев в мэйнстрим (в случае русскоязычных израильтян, это - мифологический, революционный "мэйнстрим" с присущей ему брутальностью. Мэйнстрим, которого в мозаичном израильском обществе, по сути, нет). Отсюда же и дихотомичность деления мира на "нас" и "врагов и их пособников".

Наверное, "Исход", когда к нему возвращаешься, сам становится "Египтом". Тора заканчивается приходом в Землю обетованную, т.е. завершением Исхода. Мы зависли в Исходе, нам надо его завершить. Я не знаю, как это произойдет и когда, но очень надеюсь, что такой день настанет.

С одной стороны, можно рассматривать ЖЖ (как и любую социальную сеть), как модель исправно функционирующего (исправно, не в смысле - обязательно во благо, а в смысле оптимального задействования возможных рычагов и механизмов) гражданского общества, где каждый может подать голос, где люди могут объединяться на борьбу с несправдливостью и, свободно объединившись, пытаться воздействовать на власть придержащих. Нередко это воздействие оказывается эффективнм.

Но странно наблюдать, как один и тот же принцип - в данном случае, объединения на борьбу с явной, казалось бы, несправедливостью и наглостью - может приводить к улучшению ситуации, а может обернуться судом линча - "В топ его, в топ!!"
Те же люди, тот же принцип - в чем же дело?
Возможно, дело в объекте - государство или даже конкретный чиновник, действующий от его имени и не выходя за рамки его политики, vs. частное лицо, пусть даже лицо это стало эмблемой, частью всенародно узнаваемого имиджа.

Флешмобы "во имя справедливости" , какими бы обоснованными они ни казались, по определению, несут в себе заряд произвола. Они всегда принимают во внимание лишь одну точку зрения - иначе такое количество людей не мобилизуешь. В принципе, когда человек во флешмобе - любом, он - часть некой силы, управляемой не им. При этом у него создается иллюзия абсолютно самостоятельного принятия решений. Мне кажется, это как раз та ситуация, когда особенно необходимо представлять баланс: цель и утрата собственной отдельности как цена за ее достижение. И свое место в этой игре тоже лучше четко себе представлять.

Когда "флешмобы справедливости" обращены против государства, они являются инструментом давления, их действие опосредовано.
Можно предположить, что, если бы государственные механизмы действовали нейтрально и эффективно, то необходимость во "флешмобах справедливости" бы сильно снизилась (и вопрос, кстати, как бы люди удовлетворяли свои потребности в вымещении агрессии и в массовой самомобилизации).
Можно рассматривать это явление и "с той стороны баррикад": флешмобы справедливости заполняют собой лакуну в правосудии, да даже и в шаткости этических норм, компенсируют неотрегулированность системы управления страной на разных уровнях и, таким образом, парадоксально способствуют стабильности власти.
И тут налицо ножницы, потому что, действительно, что делать, если государство (руками своих чиновников) издевается над стариками, бросает за решетку невиновных, отказывает в лечени больным и в обезболивающих лекарствах - умирающим? Наверное, все же, поднимать тему в топ - пытаясь при этом не отказаться от права на непредвзятый анализ ситуации. Но, опять же, это все верно в отношении государства, системы.

Когда флешмобы справедливости обращены против частного лица, они питаются произволом, являются орудием войны, их действие направлено непосредственно на объект, и оттого эффект его может быть особенно разрушительным. К тому же, очевидно, что они подменяют собой "цивилизованные" механизмы давления/наказания. И этот эффект кажется не менее, а то и более вредным, чем та насправедивость, против которой он направлен.
"Зачем нам суд? и так же ясно, что он вор!" - именно это рассуждение является подоплекой коллективных призывов подать в суд.
Более того, мне кажется, реальные причины подобных флешмобов лежат в изначальной неприязни к тому или иному человеку, а не в совершенном им сомнительном поступке. Поступок является лишь подспудно долгожданным поводом.
Когда речь идет о частном лице, пусть и обнаглевшем (если верить топу), то, мне кажется, оставляя коммент, нужно особенно хорошо понимать, какой он примерно по счету и сколько таких комментов последует, и каковы могут быть аргументы противоположной стороны, даже если у нее нет никаких аргументов.

Слушайте, а сегодня ведь 19 августа.
Я только сейчас сообразила.
И в моей ленте - ни одного упоминания.



Что вы думаете о сроках давности исторических событий? Что их определяет?

Говоря об Израиле и его взаимоотношениях со странами ближневосточного региона, принято упоминать "арабо-израильский конфликт" и рассматривать эти отношения через его призму.
"Арабо-израильский конфликт" - это такая макро-ситуация, структура, во многом определяющая как процессы на международной арене, так и каждодневную жизнь граждан на Ближнем Востоке.
Но что отражает это понятие? Маленький Израиль, противостоящий огромному арабскому и, если брать шире, мусульманскому миру. "Государство в осаде". Так ли это?

( Read more... )

Складывается впечатление, что нынешний  кризис обретает в сознании людей религиозное значение.
Похожую роль, думаю, играл всемирный потоп.
Это такая стихия, которая захлестнет наши жизни - и, когда мы худо-бедно вынырнем, обнаружится, что мучения не были напрасными.
Кризис уберет из нашего мира все лишнее, погасит гордыню, умерит тщеславие, вынесет из офисов роскошную мебель и внесет в них функциональные письменные столы из ДСП, отберет деньги у террористов и отдаст их конструктивно настроенным инвесторам. Мы станем радоваться простым радостям, а непростым - радоваться перестанем.

Юнг объяснял войны ХХ века секуляризацией, лишившей коллективное бессознательное сдерживавшего русла религиозных символов. Такое ощущение, что сейчас это бессознательное ищет себе новое русло.  Разрозненные факты человеческих жизней  вдруг оказываются вписанными в глобальный сценарий:  жесткий, с непонятным тайм-лимитом,  с недоступной нам, но все же обязательно пристутствующей внутренней логикой и - а как же иначе - с правильным концом. 
С этой точки зрения, если бы Кризиса не было, его стоило бы выдумать.

У одной моей знакомой в семье спор. Там трое детей, старшему мальчику скоро 13. Так вот, муж настаивает на том, чтобы как можно скорее свозить сына в "Яд ва-шем" (Музей Холокоста). "Его бабушка и дедушка пережили Катастрофу. Он должен знать, через что им пришлось пройти", говорит этот человек. А жена - против. Она боится, что ребенка этот визит травмирует.

На прошлой неделе в Израиле отмечался день Катастрофы. Всю эту неделю наш шестилетний сын приходил домой и с увлечением рассказывал мне про газовые камеры, и про то, какими способами немцам внушали, что евреев необходимо ненавидеть. Уже несколько дней он играет в игру собственного изобретения. Там нужно магнитами поймать железный шарик. Игра называется "Убей Гитлера".

Если честно, то я в бешенстве. Это шестилетние дети. И такое чувство, будто кто-то пришел, покопался в их черепных коробках, инсталлировал туда чип. А это будет ваша память. Вы будете носить в себе эту трагедию, эту катастрофу. Это - ВАША история. Вот она, весь пакет, мы уже все собрали. Мне кажется - это один из самых бесчестных видов манипуляции. Вложить все это в ребенка. Извне. Расставив акценты по собственному усмотрению. И он вырастет лояльным гражданином, да. И любую агрессию государства станет воспринимать как необходимую самозащиту.

Меня смущают дни поминовения. В этом формате мне видется лицемерие, подмена. Подмена личной (в широком смысле этого слова, можно сказать - лично прочувствованной, лично тебя касающейся) истории общественным суррогатом. А послезавтра мы будем вспоминать погибших. Если для этого нужна особая дата, если нужны сирены и георгиевские ленточки, то, может быть, ничего этого вообще не нужно. Все эти "вечно будем помнить!" - ведь это же фальшивка, подмена понятий. Человек либо помнит, либо - нет. И ему не нужны эти (само)подстегивания.

Вопрос (не риторический), на самом деле, в том, можно ли отпускать прошлое. Все ли события подлежат забвению, и, если да, - то каков срок давности? Скажем, мало кто в сегодняшней России воспринимает войну 1812 года как значимое событие. Насколько это существенно? Если события - пусть даже трагические, изменившие ход истории - уже не часть твоей памяти, то стоит ли удерживать их крючками сирен, дней поминовения и георгиевских ленточек? История, уже не касающаяся тебя лично, но позиционируемая как твоя личная история, превращается в набор ключевых слов, картинок. В лубок. Основная ценность которого в том, что он - один на всех. Что, впрочем, тоже немаловажно.

Есть цифра. Шесть миллионов. 6.000.000. Я не в состоянии ее охватить разумом. И думаю, в общем, мало кто в состоянии это сделать. Это - черная дыра. Бездна. Это - часть еврейской истории. И часть мировой истории. И мне кажется, что еврейская история, ее продолжение, сохранение еврейского народа, как феномена, как чуда, во многом, обусловлены тем, что Катастрофа, весь этот неосмыслимый ужас, будет восприниматься евреями как событие вненациональное - не как  "а вот, что сделали с нами", но как "вот, что одни люди способны сделать с другими людьми". И тогда, может, те, кто стоял по струнке и слушал сирену в день Катастрофы, вырастая, не будут прикидывать, а не отправить ли дарфурских беженцев обратно в Египет.

Читая в "Der Spiegel" статью о деятельности немецкой террористической организации RAF , наткнулась на следующий пассаж:

"Одна из немногих удач следствия случилась 2 августа 1986 года, в Рюссельсхайме. Заметив, что при приближении официантки к их столику, две женщины и мужчина поспешно прятали какие-то бумаги, один из посетителей Айскафе вызвал полицию" (курсив мой)

Это не тридцатые годы. И не шестидесятые. И даже не 1977 - отмеченный пиком террористической активности и вошедший в историю под названием "Немецкая осень" ("Der deutsche Herbst").
Это вторая половина 1980-х. Разрядка, перестройка и "мир во всем мире".

Чем руководствовался этот безымянный посетитель? Сколько ему было лет? Кто он - добропорядочный гражданин, отец семейства, любитель детективов, бывший полицейский, параноик? Может быть, он - бывший участник студенческого движения? В его биографии - какая-то деталь, эпизод, случай, заставляющий его подозревать в чем-то людей, на которых другие не обратили бы внимания? Или же это - обычный человек, самый обычный, средних лет, прилично одетый. Он звонит в полицию, которой доверяет и которая "пусть разбирается". Звонит "на всякий случай". 
Нужна ли предыстория тоталитаризма, чтобы человек повел себя подобным образом?
И, если нужна, на сколько поколений хватает ее срока годности?
Мобильных телефонов тогда не было. Он специально встал и пошел звонить. 
И ведь не зря. Вот в чем ужас.

Никогда так остро не ощущаешь собственную непринадлежность, как во время праздников. Все эти всенародные приготовления, покупки, уборки, поздравления и пожелания, звон парадной посуды из окон. Никогда скафандр не сидит так плотно и герметично.

Принадлежность - это функция времени. Или наоборот. Ощущение хода времени невозможно без принадлежности. Праздники - это деления на циферблате. Именно они задают жизни ритм, придают осмысленность событиям, делают будущее прозрачным, предсказуемым. Именно они помогают принять прошлое.

Мирче Элиаде утверждал, что праздники, с их неизменными и не всегда понятными ритуалами, - это способ возрождения священного времени и пространства. Праздники - это лифтовые шахты, пронизывающие пласты времени. Строго вертикально. Пласты фиксируются и не съезжают, и не рассыпаются, и не сворачиваются. По шахтам можно двигаться вниз, на любую глубину, а потом возвращаться обратно. Хочешь или не хочешь.

Еврейские праздники всегда приходятся на полнолуние. Этому, разумеется, есть практическое объяснение: застолье лучше устраивать при свете, пусть и неярком. Но можно, ведь, придумать и другое объяснение, ничуть не противоречащее первому. Луна - это стрелка на циферблате. И вот она уже указывает на очередное деление.

Теплый ветер со стороны Пражского леса врывался в открытое окно моей комнаты, неся с собой аромат свежей травы, распускающихся почек, прелой земли. В Германии власть Гитлера еще больше окрепла, но варшавские евреи праздновали исход из Египта четыре тысячи лет назад. (с) Башевис Зингер, "Шоша"

Я смотрю на вечернее небо и вижу луну. Я знаю, что праздник приближается, но не чувствую его приближение. Луна - это только луна. Часовой механизм работает вхолостую. События спотыкаются, прошлое наскакивает на настоящее. Время укладывается в голове подобно клочьям ваты.

Отсутствие чувства принадлежности в наши дни поддается протезированию. Я смотрю на луну и вижу луну. Я смотрю в экран компьютера и вижу время. Здесь только две категории - сейчас и всегда. Сказанное не исчезает. Оно фиксируется, материализуется. Не нужно ждать год, чтобы вернуться в исходную точку. Вообще ждать не нужно. Вот они - все события, мысли, разговоры, настроения. Время здесь - не пласты, и не спираль, а склад с консервными банками. И циферблат ни к чему. Нужна карта. Это - время, которое можно охватить взглядом. Мозг отказывается помнить, что вся эта конструкция суть сочетание нуля и единицы. И ничего больше.
А все ритуалы можно свести к одному, базовому:

вкл./выкл.

Не знаю, откуда он взялся.
Выехала какая-то колымага. Все в ней дребезжало. Двери - что только веревочками не подвязанные. Такси.
Я сначала подумала, что за рулем - ученик из ешивы каббалистов. Белая вязаная шапочка. Борода. Взгляд... Есть такое выражение на иврите, точное очень: "в костях у него горит". Вот такой взгляд. Я подумала, что он из ешивы, и удивилась еще: "что он за рулем такси делает?".
 
Водитель заговорил со мной, и я поняла, что человек этот - отнюдь не из ешивы. Впрочем, думаю, ошиблась я не очень сильно. Он явно был из родственного по духу учебного заведения. Или мог оттуда быть.

Он спросил: "У тебя есть дети?"
Я сказала, что есть. Сын. Он незадолго перед этим и родился. Был 2001 год. Начиналась зима.
- Только один?  - в голосе слышалась досада.
- Один.
- Детей должно быть много, - сказал он. Потом посмотрел на меня и спросил: "Ты, ведь, не религиозная?"
- Нет, - ответила я.
- Очень зря, - вздохнул водитель, - Ты должна понять. Религия - основа всего. Нужно жить по религиозным правилам. Нужно, чтобы было много детей. Так должно быть. Я раньше этого не знал. А теперь знаю. И ты это тоже поймешь. Аллах дал нам свои законы. Ведь, не зря же он это сделал. Подумай об этом. 

Я думала. Я думала, видит ли меня этот человек. Он, что, не понимает, кто сел к нему в машину? Он пытается меня убедить. Его явно беспокоит неправильность моего существования. Видимо, он так увлечен открывшейся ему истиной, что действительно не замечает своего собеседника; ему все равно, кто перед ним. 
 
Он говорил все более воодушевленно:
- Аллах дал нам свои законы. Мы все должны объединиться.  Все, кто верит. Все будет по справедливости. Я, мои товарищи, мы ездим по разным странам, в Пакистан, в Таджикистан, мы разговариваем с нашими братьями. Мы бы уже давно были одной большой страной, если бы нам не мешали эти американцы и евр...

Водитель осекся и посмотрел на меня. Я - на него. Наши взгляды встретились. Он заметил меня. Он знал, кто я. 
Мы были врагами. Нам было неловко.

- Сейчас ты кое-что увидишь, - сказал он очень тихо. И вдруг, резким движением, выбросил левую руку вверх, к щитку.
"У него там нож",  я даже не подумала это, а почувствовала, солнечным сплетением.
- Я написал книгу!!! - выкрикнул водитель ликующе, - вот, возьми, почитай!

Мне не сразу удалось сфокусировать взгляд.  Он протягивал мне небольшой томик в мягком белом переплете. На обложке я различила арабскую вязь. Это - очень красивое зрелище. Арабская вязь. Она должна напоминать сказки тысяча и одной ночи. Но она мне ни о чем не напоминает. Красота без ассоциаций - ни хороших, ни плохих. Не знаю, в чем дело.
- Извини, я не читаю по-арабски, - сказала я. Я и вправду почувствовала себя виноватой.
- Да ладно, у меня все равно только один экземпляр,- тревожная забота в голосе водителя сменилась беспечностью, - вот твоя улица.

Я вышла. Был закат. Не люблю закаты. В это время человек - самое слабое существо на свете.
Такси скрылось за поворотом. Еще несколько секунд было слышно дребезжание и скрип плохо смазанных втулок. Потом все стихло.
Наваждение.